Неточные совпадения
Бегушев после того ушел
к себе в диванную. Нетерпение отражалось во всем существе его: он то садился на диван, то ложился на нем, то вставал и ходил по комнате, заглядывая каждоминутно в окна; не было никакого сомнения, что так нетерпеливо он поджидал
графа Хвостикова. Тот, наконец,
вернулся.
Возвратясь в комнаты, Бегушев тем же раздраженным голосом приказал лакеям, чтобы они не пускали
к нему
графа Хвостикова, когда он
вернется домой, и пусть бы он на глаза
к нему не показывался, пока он сам не позовет его.
После того она снова
вернулась в гостиную и, подошедши
к дяде, который с глубоким вниманием слушал
графа, ударила его потихоньку по плечу.
— Ежели вы хотите удовлетворения, то я
к вашим услугам, в своем нумере еще пробуду полчаса, — прибавил
граф,
вернувшись к двери Лухнова.
Граф. Очень, очень вам благодарен. А бумаги я вам сообщу в самое короткое время… Сегодня я
вернусь к себе, и завтра или послезавтра…
Ступендьев (помолчав). Слушаю… Но я сейчас
вернусь…
К вашему сиятельству… (Кланяется;
граф ему кланяется. Ступендьев уходит в переднюю и говорит про себя.) И что ему такое вдруг занадобилось?
В один из июньских вечеров, когда солнце уже зашло, но широкий след его — багрово-золотистая полоса еще красила далекий запад и пророчила назавтра тихий и ясный день, я подъехал на Зорьке
к флигелю, в котором жил Урбенин. В этот вечер у
графа предполагался «музыкальный» вечер. Гости уже начали съезжаться, но
графа не было дома: он поехал кататься и обещал скоро
вернуться.
После памятного, вероятно, читателям последнего визита
к графине Наталье Федоровне Аракчеевой в доме матери последней на Васильевском острове и после обещания графини Натальи Федоровны оказать содействие браку ее с
графом Алексеем Андреевичем, Екатерина Петровна, довольная и радостная,
вернулась к себе домой.
Разговор был прерван появлением другого гостя, но глубоко запал в душу
графа Иосифа Яновича Свянторжецкого. В тот же вечер,
вернувшись домой, он обратился
к пришедшему его раздевать Якову...
К зимнему сезону решено было
вернуться на берега Невы и тогда начать выезды с целью пленить
графа или князя, как мысленно дополняла Ольга Ивановна.
Послужила ли смерть
графа Белавина уроком для легкомысленной петербургской «виверки», каковою по своей натуре была Надежда Николаевна Ботт, и она, действительно, с искренним желанием исправиться,
вернулась к своему домашнему очагу, или же это было временное затишье перед бурей, которая вдруг шквалом налетает на подобных ей женщин и влечет их или
к подвигам самоотвержения, геройства, или же
к необузданному разгулу, в пропасть грязного, но кажущегося им привлекательным порока — как знать?
Андрей Павлович встал с кресла, пододвинутого им
к кровати, вышел в кабинет и тотчас же
вернулся, держа в правой руке розовый пригласительный билет на свадьбу
графа Аракчеева.
— Домчу я тебя, моя краля ненаглядная, в Тамбов,
к брату, там ты погостишь, паспорт тебе оборудую… А сам
вернусь да попрошусь у
графа на службу в Питер, я хотя ему и слуга, но не хам, как ты меня вечер обозвала, потому я из духовенства, а брат у меня в Тамбове повытчиком в суде служит — чиновник заправский… Поселю я тебя в Питере в отдаленности, никто тебя под чужим именем не разыщет…
Уже два дня, как я
вернулась в Варшаву и с нетерпением жду свиданья с тобой. Я сама с удовольствием бы поехала
к тебе, но ты знаешь, что графиня без меня не справится с прислугой, которая теперь занята уборкой комнат, да и
граф чувствует себя нехорошо и беспрестанно требует меня
к себе. А мне очень нужно видеть тебя, Лизочка. Ты одна не станешь спрашивать меня о причинах, а прямо исполнишь мою просьбу. Жду тебя завтра или послезавтра.
На другой день, 13 декабря, проведя все утро в делах службы, он
вернулся домой и начал записывать разговор, который имел накануне с Николаем Павловичем. Присоединив
к этому, так сказать, протоколу, копию своего письма
к великому князю, он вложил оба эти документа в пакет, запечатал его и отправился
к графу Коновницыну.
Мысль о какой бы то ни было развязке так беспощадно сложившихся для него обстоятельств являлась чрезвычайно отрадной.
Вернувшись из Петербурга, куда он ездил по вызову
графа для доклада о происшедшем в Грузине пожаре, он привез оттуда известие, которое, казалось ему, вело
к этой развязке.
Вернувшись к столу, Николай Герасимович передал о случившемся Деперьеру и
графу де Ренес, прося их быть его секундантами и приехать утром
к нему для переговоров с секундантами
графа Лардерель.
Чтобы объяснить разрушенную интригу
графа Стоцкого и Матильды Руга с медальоном, взятым, если припомнит читатель, почти насильно доктором Федором Осиповичем Неволиным у Надежды Корнильевны, и появление этого медальона снова на груди графини Вельской
к положительному недоумению интриганов, нам необходимо
вернуться за несколько времени назад.
Он снова поддался унынию, и никакие меры, принимаемые
графом Стоцким, не достигали цели и не могли заставить его
вернуться к прежней веселой жизни.
Граф Владимир остепенился, почти порвал все с «полусветом», живет сравнительно скромно, но, конечно, в несколько месяцев нельзя требовать, чтобы он совершенно изменил свои привычки, и что настанет скоро, по ее мнению, то время, когда он раскаявшийся
вернется к жене и дочери.
История умалчивает, с каким чувством читал
граф Алексей Андреевич эту записку, но только вскоре она
вернулась по начальству же
к ее автору с лаконичною, энергичною пометкою самого
графа: «Дурак! Дурак! Дурак!»
Вернувшись домой, он узнал от своего лакея, что без него был
граф Белавин и, отправившись домой, просил его тотчас же приехать
к нему.
— Не могу знать… Я знаю только, что вчера по приезде он посылал меня в адресный стол справляться о местожительстве
графа Владимира Петровича Белавина, и вчера же вечером ездил
к нему, но не застал его дома…
Вернувшись, он несколько раз повторял про себя: «кажется невозможно привести этого отца
к последнему вздоху его дочери».
К обеду
вернулась Марья Дмитриевна, молчаливая, серьезная, очевидно понесшая поражение у старого князя. Она была еще слишком взволнована от происшедшего столкновения, чтобы быть в силах спокойно рассказать дело. На вопрос
графа она отвечала, что всё хорошо и что она завтра расскажет. Узнав о посещении графини Безуховой и приглашении на вечер, Марья Дмитриевна сказала...
— Здравствуйте, ребята! — сказал
граф быстро и громко. — Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду
к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! — И
граф так же быстро
вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
Как ни счастлив был Петя, но ему всё-таки грустно было итти домой и знать, что всё наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а
к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк.
Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем еще сдавшись, но
граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда-нибудь побезопаснее.
— Батюшки-светы!
Граф молодой! — вскрикнул он, узнав молодого барина. — Что ж это? Голубчик мой! — И Прокофий, трясясь от волненья, бросился
к двери в гостиную, вероятно для того, чтоб объявить, но видно опять раздумал,
вернулся назад и припал
к плечу молодого барина.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть
к графинюшке, но вспомнил еще нужное,
вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой
граф.
В день отъезда
графа, Соня с Наташей были званы на большой обед
к Курагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что-то, желая не быть услышанною, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они
вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
Камердинер,
вернувшись, доложил
графу, что горит Москва.
Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством: он пошел вперед с своим полком, шедшим
к Троице.)